И еще одно мнение об эволюционных процессах, адаптации и значении процессов обучения из уст русского врача-психиатра и нейрофизиолога Николая Богданова, работающего в области дерматоглифики — раздела антропологии, изучающего различия между обезьяной и человеком: «Дерматоглифическая картина ладони обезьяны намного сложнее, чем у человека. Информация заложена здесь неисчерпаемая, но осмыслить мы можем лишь часть ее. Если выстроить ряд от низших обезьян к человекоподобным и далее к человеку, а затем сравнить дерматоглифическую картину ладоней, то даже неспециалисту видно, насколько она упрощается от низшего вида к высшему, и нервная система упрощается соответственно». С очень высокой степенью вероятности можно предполагать, что при эволюции приматов их мозг в чем-то упрощался, а в чем-то усложнялся. «Им приходится адаптироваться с максимальным напряжением, — отмечает Богданов, — поскольку условия, в которых они живут, очень сложны. Поэтому обезьяна способна на многое, что для Homo Sapiens совершенно невозможно. Например, если удается приручить обезьяну, то это лучшая нянька для детей и лучший пастух для скота. У них потрясающая координация движений, с огромного расстояния они могут попасть точно в глаз.
Очевидно, природа заложила в организацию нервной системы приматов очень мощный фундамент, а когда выяснилось, что это, вероятно, излишне, мозг начал упрощаться.
Это подтверждается еще и таким фактом. Узоры на ладонях человека (не путать с линиями!) — явление редчайшее, а для обезьян — обычное. Как правило, люди с узорами на ладонях — люди с проблемами. Они более тревожны, агрессивны, чаще испытывают страх и, к сожалению, нередко оказываются в психиатрической больнице. Людей с узорами на ладонях там гораздо больше. Они не смогли адаптироваться в этом мире, он оказался для них слишком жестоким».
Мозг здорового молодого человека имеет миллионы, умноженные на миллионы синапсовых «почек», распускающихся в момент их взаимодействия, то есть число с примерно 15 нулями.
Посредством производства новых и разрушения неиспользованных синапсов возникает пластичность, так называемая способность нашего мозга приспосабливаться к окружающему миру. И эта способность остается на всю жизнь.
Стремление и умение человека, по сравнению, например, с обезьяной не только приспосабливаться к условиям окружающей среды, но и реагировать на постоянно меняющиеся правила игры, адаптироваться к ним, то есть воспринимать жизнь, во всем многообразии ее проявлений, еще раз подтверждает способность мозга подвергаться процессу обучения, т. е. говорит о его пластичности.
У маленьких детей постоянно образуются новые синапсы — и они учатся говорить. В мозге больного БА ученые находят синапсы, искривленные из-за нарушения контактов между ними, и по мере того, как нервные контакты один за другим разрушаются и отмирают, больной теряет способность говорить.
Новые контакты мы можем образовывать, пока мы живы, хотя количество их построений со временем меняется.
Трудно себе представить, насколько уменьшаются когнитивные способности больного в зависимости от степени развития БА. Это обусловлено потерей приобретенных навыков и способностей.
Чтобы понять состояние такого больного, нужно представить себе маленького ребенка. «Все движения тела и духа ослаблены и бессильны, — так сказал врач короля Генриха IV о наступлении старости. — Чувства притуплены, воспоминания утрачены, чувство критики исчезает — вы напоминаете маленького ребенка».
Пятисотлетний опыт родственников, ухаживающих за больными БА, подтверждает такое сравнение.
В том же столетии Эразм Роттердамский идет еще дальше: «Старики рады детям, а дети радуются старикам… Что отличает одних от других, не считая покрытого морщинами лица и груза лет за спиной? Они во всем очень похожи: светлые волосы, беззубый рот, слабое тело, любовь к сладостям и игре, бессвязная речь, забывчивость, неосторожность. И чем старше становится человек, тем больше напоминает он ребенка. И уходит он из жизни в смерть, не насытившись первой и не осознавая последнюю».
Мы живем или умираем?
По прошествии полутора столетий после первого диссидента Радищева второй диссидент России Чаадаев писал: «Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший шаг исчезает для нас безвозвратно».
Как это перекликается с высказыванием другого философа, Августина, который писал: «С того самого момента, когда мы вступаем в жизнь, нас уже поджидает смерть. Перемены, претерпеваемые нами в любой момент нашей жизни — если это вообще можно назвать жизнью, — ведут нас к смерти. Год спустя мы ближе к смерти, чем год назад, завтра ближе, чем сегодня — сегодня, чем вчера… Каждое мгновение, прожитое нами, вычитается из жизни. С каждым днем нам остается все меньше, так что вся жизнь — это не что иное, как путь к смерти, на котором никому не дано ни задержаться, ни остановиться… То, что происходит в стремительном течении каждого дня, каждого часа и каждого мгновения, это не что иное, как постепенное умирание, заканчивающееся смертью. Потом наступает время после смерти, тогда как все время до этого момента — время нашей жизни — было временем пребывания в смерти. Человек в действительности не живет, он находится скорее в умирающем, чем в живущем теле».
Человек уже с момента рождения пребывает в состоянии физического приближения к смерти, и постоянное желание познать неизвестное, заставить его служить себе, постичь причину смерти вызывает в нем неуемное желание борьбы за свое будущее с неизвестными силами природы. И в противостоянии между жизнью и смертью всегда побеждает последняя, оставляя нам, тем не менее, надежду на чудо. В стремлении найти формулу бессмертия мы получаем новые средства и знания путем постепенных эволюционных преобразований или благодаря скачкообразным революционным открытиям, которые затем используются в целях продления человеческой жизни. Смерть отодвигается, уходит куда-то в необозримое далеко, воспринимается как нечто абстрактное, нереальное, в большинстве случаев не касающееся нас лично. И можно до бесконечности вести философские дебаты о смысле жизни, которые на самом деле, всем существом своим направлены на выработку личной концепции безбоязненного восприятия смерти, которую можно встретить и иначе, чем Теодор Нетто. И для поддержания этого бесстрашия человеческие поколения накопили много средств — от наркотических, веселящих, до зомбирующих человеческую психику, — после которых человек готов идти куда угодно и за кем угодно. И тем не менее во всех человеческих побуждениях, как бы высоко ни была поднята планка нравственного начала и как бы мы ни хотели спрятать или закамуфлировать наш естественный человеческий страх перед постоянно и неизбежно надвигающейся на нас смертью, нами движет и определяет нашу жизнь борьба с этим страхом. И эта постоянная борьба жизни со смертью, несмотря на всю свою фатальную запрограммированность, является движущей силой всех исторических процессов, потрясений и баталий.
Время — динамический фактор, характеризующий состояния или явления. Не может быть пустого времени, точно так же как не бывает пустого пространства. Времени не существует без изменения динамики материальных критериев.
В противостоянии между жизнью и смертью всегда побеждает последняя, оставляя нам, тем не менее, надежду на чудо.
Не существует времени до и после времени.
На вопрос, что делал Бог перед созданием Неба и Земли, Августин иронически отвечал, что Бог создавал бездну ада для тех, кто задает такие «бессмысленные вопросы».
Но может быть, такие вопросы не так уж бессмысленны, если мы нарушаем условия нашего пребывания на планете, увеличивая время этого пребывания, т. е., продлевая наш путь от рождения к смерти? Не отыгрывается ли на нас природа тем, что заставляет нас пройти путь к смерти в обратном направлении, подвергая нас на этом пути невообразимым ранее страданиям, соизмеримым лишь с муками ада, о котором говорил мудрый Августин.
Ретрогенез — назад в младенчество
Невропатолог Бэрри Райзберг из Нью-Йоркского университета открыл в 1980 году, что аналогия между периодом младенчества и БА — это не просто анекдот. Он подтвердил это сходство на научной основе. Райзберг был первым, кто посредством набора показателей определил и разграничил стадии течения болезни и попытался основательнее изучить течение БА. Чем доскональнее он углублялся в процесс перманентной утраты различных функций у больных БА, тем отчетливее становилось сходство этого процесса с развитием ребенка, но с обратной динамикой. Это затрагивало сферы познавательных функций, координации, речи, приема пищи, поведения.
Райзберг документировал свои наблюдения в таблицах. Если их положить рядом, можно установить полное сходство первой фазы развития ребенка и последней фазы развития БА: ребенок в возрасте I -3 месяцев начинает держать голову, больной БА в последней, 7-й стадии, больше голову держать не может.
Установлено, что активность ЭЭГ, обмен глюкозы в мозге и нервные рефлексы также подвержены обратному развитию. Райзберг пришел к единственно правильному заключению, что мозг, подобно огромному клубку из нитей, разматывается и снова сматывается. Под воздействием БА процесс сматывания происходит в динамике, обратной процессу разматывания «клубка». После Райзберг назвал это «ретрогенезом» — назад к рождению. Проф. Э.Я. Штернберг (1967, 1977) также указывал на эту закономерность, названную «законом Рибо».
Разумеется, ретрогенез — не абсолютно обратное развитие мозга. Но процесс деструктивного развития поразительно напоминает процесс становления по наличию одинаковых стадий.
Это познание позволяет нам лучше понять БА. Представьте себе, что быстрое развитие какого-либо знакомого вам подростка вдруг останавливается и идет в обратном направлении с такой же скоростью. Приблизительно через 12 лет этот подросток забудет все, чему он научился до сих пор, и этот процесс будет протекать медленно и непрерывно. Вначале он потеряет чувство юмора и свою манеру одеваться. Затем можно наблюдать, как угасает его честолюбие. Потом исчезает все, чему он научился в школе, от своих родителей, друзей, телевидения. Пропадает чувство восприятия внешнего мира и своего места в нем. Из недели в неделю он теряет словарный запас, независимость и свободу личности. Все труднее справляется с устным счетом и в конце концов забывает, что такое «мороженое». Когда-нибудь он не сможет сам выбрать нужную одежду. Большую часть сказанного им можно будет понять лишь с трудом, и наоборот — он не будет понимать многого, сказанного ему. Еще раз вспомните неопубликованную сказку Пушкина и представьте себе, что подросток превращается в неразумного младенца.
Этот мысленный эксперимент помогает нам удивительно хорошо представить, как БА разрушает разум, душу и тело.
Понятно, что сравнение БА-пациентов с детьми трудно принять персонам, ухаживающим за ними. Детей мы воспринимаем легко в качестве «несмышленышей» и с радостью несем за них ответственность. Но представить себя в роли опекунов наших старших родственников — родителей, дедушек, партнеров, бывших для нас всю жизнь авторитетом, — печально и горько. Это большая трагедия — рассматривать своих предков и партнеров как безавторитетных, интеллектуально неполноценных, зависимых персон. Тем не менее исследования ретрогенеза в какой-то мере помогают родственникам, ухаживающим за больными БА, переносить невероятные психические нагрузки, наблюдая, как к любимому ими человеку снова возвращаются детские представления и детские черты. И можно сказать, что, переживая вместе с больными процесс ретрогенеза, эти люди начинают по-другому смотреть на жизнь.
Когда в 90-х годах концепция ретрогенеза была признана медициной, началась новая фаза в области преодоления БА. Ученые стали пытаться сводить воедино все достижения в области биологии и психологии. Так, к примеру, Бэрри Райзберг подверг больных с резко выраженной деменцией тестированию, которое изначально было разработано для маленьких детей и базировалось на теории развития, автором которой являлся Жан Пежо. Этот эксперимент имел полный успех, так как не требовал для своего проведения способности говорить, и с его помощью можно было проверить больных БА в поздних стадиях, что ранее было невозможно. Огромное значение этого эксперимента состоит в том, что стало возможным определить, какие способности уже утеряны больным и утрату каких можно ожидать на следующем этапе болезни. Так можно лучше подготовить родственников, ухаживающих за больными, к будущим испытаниям, помочь им отличать закономерные отклонения в поведении больных от случайных и осознать особое их положение во взаимоотношениях с обществом.
В истории познания и обоснования эволюционных теорий, в частности, применительно к генетике, существовало множество и ошибочных интерпретаций, например, так называемая теория дегенерации, которая была наиболее экстремистской из их числа.
Цивилизованное человечество воспринимает новое как чужое, отталкивающее. Известная итальянская журналистка Ариана Фаллачи спросила бывшего духовного лидера иранских шиитов Хомейни, что он знает о Бахе. Хомейни ответил, что он не знает Баха, и шииты не хотят знать Баха, точно так же, как европейцы не хотят знать Магомета.
Интеграция — это не около, это вместе. Демократические принципы построения общества всегда предопределяли и допускали наличие и сосуществование различных по культуре, духу, религии и другим критериям сообществ и групп людей. Именно наличие таких разных слоев и категорий определяет многообразие общества, делает его общий уровень широким и многосторонним на основании взаимного проникновения и обогащения.
Но какого обогащения — духовного, морального, культурного или материального — можно ожидать от многочисленных неизлечимо больных людей, прикованных навечно к кроватям, к поддерживающим их жизнь современным машинам и установкам? Все станет на свои места, если поставить такой вопрос не от нас к ним, к ущемленным людям, а наоборот — от них к нам? Чего они ждут от нас? И ответа не придется долго ждать — милосердия! Именно милосердие к нашим обделенным соотечественникам обогащает нас, делает нас носителями и обладателями самой высокой морали — гуманизма.
И именно этой морали противостоит теория дегенерации, разработанная студентом психиатрии и теологии Августином Морелем.
Согласно этой теории, эволюция позаботилась как о выживании сильных представителей вида, так и о том, чтобы слабые особи были обречены на гибель, в связи с тем, что нежелательные характеристики не только передавались бы по наследству, но и были бы усилены в следующем поколении. Морель писал: «Эти отклонения, как бы минимальны они ни были в самом начале, обладают способностью передаваться по наследству и усиливаться, так что пациент уже не в состоянии выполнять свое назначение в этом мире. Отклонения в умственном развитии, имеющиеся у пациента, будут еще более заметны у его потомков». От поколения к поколению нарушения в развитии будут усиливаться, всему роду грозит дегенерация. Здоровье всего человечества зависит от гибели и уничтожения носителей дефектных генов.
Сама идея о том, что наука может помочь человечеству, уничтожая людей с «плохими» генами, была полна извращенности, основанной на невежестве и завышенной самооценке. Но в научном вакууме, существовавшем в то время (1850–1860), эта теория нашла своих последователей. Во всей Европе врачи прилежно занимались составлением списков физических и умственных отклонений, означавших дегенеративные изменения, присущие той или иной семье.
